«УШЕДШИЕ НА ДНО»
«Жила-была одна баба» — возвращение Андрея Смирнова к режиссуре
после тридцатилетнего перерыва
Закрыв XIX Выборгский фестиваль «Окно в Европу» и поразив даже наименее
лояльных зрителей (два с половиной часа из крестьянской жизни все-таки
выдержит не каждый) уровнем постановочного мастерства, новый фильм
АндреяСмирнова «Жила-была одна баба» отправился в Монреаль, чтобы
представлять нашу страну в конкурсной программе. Победа на этом
фестивале была бы крайне приятной — прежде всего для создателей картины,
в меньшей степени для директоров кинотеатров или рядовых зрителей,
которым и каннский штамп на постере пустое место. Зато и проигрыш не
обиден. Да и вообще, важна тут не столько послепремьерная судьба картины
(учитывая, как вяло публика сейчас ходит на российские фильмы, на
сенсации надеяться не приходится), сколько картина как таковая. Все-таки
Смирнов, автор «Белорусского вокзала» и «Осени», знает не понаслышке,
что такое «полка», каково быть отделенным от своей аудитории. Знает он и
о том, что срока давности настоящие произведения не знают. Пройдет время
— рассмотрят, оценят, поймут. Ведь прошло сто лет с тех событий, которые
описаны в фильме, и только сейчас о них наконец-то сделано кино. А
смотрится, увы, актуально и своевременно.
Речь о Тамбовском восстании, трагическую 90-летнюю годовщину которого мы
отмечаем в этом августе, о так называемой антоновщине. Крупнейший бунт
крестьян против советской власти, подавление которого ознаменовало и
финал Гражданской войны, и начальный этап уничтожения крестьянства как
класса, ни разу не становился материалом для значимого художественного
текста — литературного ли, кинематографического ли. Недаром Смирнов,
кроме исторических источников, ссылается на классику: Лескова, бунинскую
«Деревню», чеховских «Мужиков».
Это и понятно: само восстание — лишь кульминационный эпизод картины,
сделанной в редком и трудном жанре фундаментального киноромана (чисто
жанровые, не содержательные аналоги — «Угрюм-река», «Сибириада», «Тихий
Дон»). Речь, как явствует из заголовка, о частной судьбе женщины,
прослеженной от 1909-го до 1921 года. Теперь вопрос: зачем сейчас — и об
этом? Ответ откроется любому внимательному зрителю: крокодиловы слезы по
«России, которую мы потеряли» — результат лени и неинформированности, а
еще непонимания того, как беспомощен и жалок человек перед лицом
Истории. Это она бессмысленна и беспощадна, а не пресловутый русский
бунт — осмысленный, но безнадежный. Так было сто лет назад, и с тех пор
ничего не изменилось. В этом весь ужас. Впрочем, фильм Смирнова дышит
совсем другими чувствами: горечью об утраченном, нежностью к невидимому
и любопытством. Последнее, пожалуй, важнее всего — это ключ к
«археологии чувств», которой режиссер предается, пытаясь несуетно,
тщательно и отстраненно воссоздать исчезнувший мир.
В центре фильма довольно очевидный и во всех смыслах прозрачный, но от
этого не менее действенный образ: град Китеж. «Жила-была одна баба»
начинается подводными съемками и завершается мифическим потопом,
впечатляющие кадры которого резко контрастируют с ультрареалистической
манерой повествования остальных частей картины. Метафора не нуждается в
расшифровке: Россия ушла на дно, и нет больше ни тех людей, ни тех
домов, ни тех икон, ни тех речей, что прежде. Не то чтобы затонувшие
жители Тамбовской губернии были поголовно святыми, да и большевики в
фильме не выведены как нечестивое воинство хана Батыя. Скорее, речь о
предощущении Апокалипсиса, явленного в частной судьбе отнюдь не
героической, ничем не выдающейся крестьянки, потерявшей одного за другим
четырех мужей. Интересно, кстати, что судьбу описанного в летописях
XVIII века мифического города, волшебным образом затонувшего в XII
столетии, подробно начали осмыслять только современники смирновской бабы
— Римский-Корсаков написал оперу о Китеже в 1907-м, Нестеров закончил
картину «Град Китеж» в 1922-м.
Впрочем, ни посконно-почвеннической, ни умилительно-былинной интонации в
картине Смирнова нет в помине. Поначалу зритель чувствует себя так же
неуютно, как героиня фильма, деревенская молодка Варвара (Дарья
Екамасова), которую выдают замуж в дом зажиточного крестьянина за его
младшего сына Ивана (Владислав Абашин), угрюмого и замкнутого парубка. В
церкви и за столом невеста еще держится, а когда приходит время
отправляться на сеновал, в ужасе кричит и вырывается из рук новой родни
— страшно же, и к мамке хочется! Не менее страшно и дико любому из нас в
этом мире причудливых ритуалов, где суеверие и ведовство гармонично
уживаются с религией, заморенная лошадь может стоить жизни человеку, а
свекор применяет давным-давно упраздненное право первой брачной ночи по
отношению к невесткам.
Однако проходит немного времени, и Варвара осознает, что ужаснее всего
не соборное копошение, а отделенность от семьи (и, получается, народа).
Выселение супругов на одинокий хутор приводит к катастрофам —
изнасилованию, пожару, нищете. И если героиня еще ощущает себя частью
некоей большой и неделимой массы, когда отправляется с крохой-дочерью на
богомолье — там, кстати, и рассказывают ей о Китеже, — то с началом
Первой мировой, а потом и революции ей, а вместе с ней и всем остальным
становится окончательно ясно, что единство распалось, а народ перестал
существовать. Россия в фильме Смирнова — архаическая вселенная, в
которой невозможны ни индивидуализм, ни индивидуальность, а
насильственное, экспериментальное отделение частиц от общей массы
моментально приводит к их бесследному сгоранию в непригодной для жизни
атмосфере. Именно это происходит и с другими мужчинами Варвары —
малахольным новобранцем (Максим Аверин) и угрюмым «кулаком» (Алексей
Серебряков), на считанные мгновения озаряющими безрадостную жизнь «одной
бабы» вспышками острых эмоций.
Но и остальные, мудро избегающие частной судьбы, идущие в общем строю,
обречены — как статные ополченцы армии Антонова, шагающие на верную
смерть под залихватскую песню безымянного атамана (в этой роли
засветился не только колоритный, но и уместный по-актерски Юрий Шевчук).
Поворотный момент уже позади, и плотина вот-вот рухнет, затопив все и
вся потоками безразличной воды, то бишь истории. Неясно, что может
помочь выплыть и выжить в этой глобальной катастрофе тому, кто слаб и
одинок. Например, филигранно сыгранной артисткой Екамасовой «одной
бабе», которая, увы, всего лишь женщина, а вовсе не мифическая
«Родина-мать» или «Русь моя, жена моя».
Утешительных рецептов фильм Андрея Смирнова не предлагает, и в этом его
сила, в этом принципиальное отличие, скажем, от михалковских «Предстояния»
и «Цитадели», где следование христианским заповедям и патриотизм спасали
героев от самых невероятных опасностей. Ведь перед нами кино об извечном
российском парадоксе: с одной стороны, страна постепенно исчезает,
истаивает, стирается с карты мира, как в какой-то злой сказке, а с
другой стороны, ничего в ней не меняется, и процесс этой медленной
смерти, как в Дантовом аду, кажется бесконечным.
Бескомпромиссное высказывание, поданное в форме традиционного и
неторопливого рассказа о деревне столетней давности, позволяет забыть о
многих формальных претензиях к картине: чрезмерном хронометраже, иногда
провисающей интриге, невнятности ряда этнографических деталей для
современной публики. Прокатную судьбу эти детали могут испортить, но со
временем они перестанут быть важными. А фильм — останется.
Антон Долин,
Журнал «Эксперт» , 22.08.2011
|